На чёрно-белом снимке - я и ты.
На чёрно-белом снимке - мы и лето.
И грустно-грустно смотрят с высоты
Твои глаза, которых больше нету...

Я завтра, как всегда, проснусь в слезах,
Ночной покой рыданием нарушу...
Со снимка на меня глядят глаза.
Зачем они прицелились мне в душу?
(к сожалению, не знаю, чьё. так, с просторов интернета)

Я люблю высоко,
Широко, неоглядно,
Пусть тебе это все, это все,
Совершенно не надо.

Будет в жизни моей
Столько встреч и прощаний,
Будет много, так много дождей,
Может, будут печали.
Будет так же все бить
Дождь по крышам и веткам,
Будут так же любить и любить
Неизменно и верно,

Высоко-высоко,
Широко, неоглядно,
Пусть тебе это все, это все
Совершенно не надо.

Я люблю высоко,
Широко, неоглядно,
Пусть тебе это все,
это все
Совершенно не надо

Пела Майя Кристаллинская

Ночь, улица, фонарь, аптека,
Бессмысленный и тусклый свет.
Живи еще хоть четверть века -
Все будет так. Исхода нет.
Умрешь - начнешь опять сначала,
И повторится все, как встарь:
Ночь, ледяная рябь канала,
Аптека, улица, фонарь ...

10 октября 1912 года.

Ветер тучи угонит вдаль,
Вытрет мокрые лица домов -
Это просто природе жаль
Безмятежных предутренних снов.
Это просто не надо спешить,
Это просто еще не пора
Обрывать последнюю нить,
Чтоб сегодня ушло во вчера…

Розоватый разрез луны
На бескрайнее небо лег,
Сквозь хрустальный объем тишины
Не спеша проплывает дымок.
Не вини себя, не вини,
Что туман на душе не осел,
Что по-прежнему манят огни,
До которых дойти не сумел.

И совсем где-то рядом ответ,
Но его называть не спеши…
А в аллеях каштановый цвет
Как сияние горных вершин,
А в аллеях лиловой волной
Закипела шальная сирень,
Где-то там твой счастливый цветок -
Отыщи его, если не лень…

И еще не слабо - напролом,
И не вытянут главный билет,
И единое правило - в том,
Что единого правила нет…
Тем, кто верит усталым ветрам,
Тем, кто знает - еще не конец,
Теплый дождь стучит по утрам
В неостывшую плоскость сердец.

Баллада о почтовой сумке.

Я цитирую цитаты, сочиняю сочиненья -
завтракаю легкий завтрак и обедаю обед.
Почтальон приносит почту, улыбается улыбкой
лицемерной и коварной: "Вам письма сегодня нет".

Я отнюдь не обижаюсь: я-то знаю почтальонов -
всю их подлую породу, и меня не проведешь:
почтальоны вечно прячут массу писем в толстых сумках
и нисколько не краснеют, ибо - обожают ложь!

Так что я крою спокойно мину номер сорок восемь
(равнодушие к событьям) и спешу произнести:
"Как дела и как здоровье? Не зайдете ли на кофе?
Дождь идет, и все такое... Вы промокнете в пути".

Он развешивает уши на некрашеном заборе -
я же сразу понимаю: алчет кофе негодяй! -
и лениво добавляю: "Впрочем, если не хотите.
мне же лучше... кстати, сливки просто льются через край!"

Почтальон снимает уши - ухо за ухом - с забора
и негромко отвечает, обращаючись к дождю:
"Слишком многие мечтают выпить кофе с почтальоном...
Я подумаю сначала, а потом уже скажу".

Я-то вижу, что попался он в расставленые сети
и, уже почти ушедши, говорю:"Ну,нет так нет...
Кстати, вот что интересно: кофе часто пьют с печеньем,
а закусывают тортом и коробками конфет".

Я-то знаю почтальонов, всю их гнусную закваску,
и отнюдь не удивляюсь, слыша, как он говорит:
"Если только ненадолго... я же все-таки на службе", -
ухмыляючись ухмылкой, омерзительной на вид.

Он почти бежит за мною на веселый запах кофе,
обсуждая по дороге сотню всяких пустяков:
что за торт, что за печенье, импортные ли конфеты -
и большая ли коробка, и срок годности каков...

Я, конечно, отвечаю на вопросы - пункт за пунктом -
и подталкиваю гостя к креслу - мягкому притом:
развалившись в мягком кресле, он хватается за чашку
и хлебает как безумный крепкий кофе жадным ртом.

Я отнюдь не раздражаюсь (я-то знаю почтальонов!) -
повторяя: "Ах как странно, что мне не было письма..."
И, притворно сожалея, он внезапно засыпает:
кофе с пачкой димедрола быстро действует весьма.

Тут я открываю шкафчик, вынимаю острый ножик
и втыкаю этот ножик раз пятнадцать-двадцать пять
почтальону прямо в сердце -, когда он умирает,
я, вздыхая облегченно, начинаю хохотать.

Хохоча, я расчленяю тушку пакостного гостя
на квадратные кусочки и бросаю их в мешок,
а потом мешок сжигаю в алом пламени камина
и спокойно жду, покамест улетучится душок.

Наконец, уже отныне не теряя не секунды,
еле сдерживая сердце и пылая как в огне,
я бросаюсь к толстой сумке и вываливаю на пол
массу утаенных писем - все до одного ко мне!

Я совсем не возмущаюсь (я-то знаю почтальонов),
я ласкаю письма взглядом, силясь подавить озноб,
открываю все конверты, складываю письма в стопку -
и читаю, и читаю, и читаю их взахлеб...

и никак не начитаюсь, все никак не начитаюсь -
строчка тянется за строчкой, как коралловая нить...
Многое в них устарело - и в сердцах я повторяю:
"Раньше надо было, раньше эту гадину убить!"

Впрочем, пусть и так спасибо скажет мерзкое отродье,
что изнеженные руки об него я замарал!
И прижавши письма к сердцу, я танцую до рассвета -
и ликующие крики издаю, что твой марал...

Есть ремесло — не засыпать ночами
И в конуре, прокуренной дотла,
Метаться зверем, пожимать плечами
И горбиться скалою у стола.
Потом сорваться. В ночь. В мороз.
Чтоб ветер
Стянул лицо. Чтоб, прошибая лбом
Упорство улиц,
здесь сейчас же встретить
Единственную нужную любовь.
А днем смеяться. И, не беспокоясь,
Все отшвырнув, как тягостный мешок,
Легко вскочить на отходящий поезд
И радоваться шумно и смешно.
Прильнуть ночами к звездному оконцу,
И быть несчастным от дурацких снов,
И быть счастливым просто так - от солнца
на снежных елях.
Это - ремесло.
И твердо знать, что жизнь иначе - ересь.
Любить слова. Годами жить без слов.
Быть Моцартом. Убить в себе Сальери
И стать собой.
И это - ремесло.

(с) Борис Смоленский 1938