Добавлено (2006-07-05, 6:01 Pm)
---------------------------------------------
***
Вертолет летел.
Вернее, не совсем летел. Падал.
Как в замедленной съемке, неторопливо, прямо на острые скалы.
Нет!

Она рванулась вперед, сквозь колючие заросли, вцепившиеся в ее оранжевую куртку, вперед и вниз, по склону, туда, где на фоне серовато-бурых камней таким диким, нелепым сочетанием горело и дымилось нечто красно-желтое, отдаленно напоминавшее вертолет. Земля осыпалась под ногами, приходилось хвататься за хилые пучки травы, чтобы не покатиться кубарем в расщелину. Камень под ногой соскользнул… черт, больно…
Она выпрямилась, глаза застилали злые слезы. Нет… это бессмысленно. Никого уже нет в живых. Зачем тогда спускаться? Чтобы снова с упорством безнадежности искать в обожженных глазах проблеск жизни, снова касаться окровавленного, изуродованного, но все еще родного лица, снова что-то шептать, то ли молитву, то ли угрозу, то ли просьбу…. Все снова. Все до отчаяния знакомо…
А не спуститься нельзя. Иначе потом не избавиться от навязчивой мысли, что кто-то, может быть, выжил. Что кто-то, может, еще дышал, еще судорожно хватался за свою жизнь. Тогда будет еще хуже.
Когда же все это кончится?!
Она глубоко вздохнула, пытаясь приготовиться к тому, что сейчас предстанет перед ее измученным взглядом и шагнула вперед…

Нависшую над ней тревожную тишину разорвал в клочья пронзительный звонок неотключенного вчера будильника. Дрожь… глубокий вздох… Она открыла глаза, пытаясь осознать, где находится. Резкий контраст – дикий полупустынный пейзаж и родная комната…
Сон кончился. Еще не осознав этого, она чувствовала облегчение, смешанное со смятением, и все знакомое, родное, прикосновение одеяла и подушки, мерное тиканье часов, даже запах – по своему домашний, ласковый – все это возвращало ее обратно, в ее мир, где царил покой и умиротворение, где не было этого кошмара.

Уже неделю это длилось. Каждую ночь она засыпала с надеждой спокойно выспаться, хотя бы и вообще без любых снов, просто в глухой темноте и покое. И каждую ночь это повторялось – всегда по-разному, всегда в другой обстановке, но всегда одинаково кончалось.
Боль. Отчаяние. Смерть.

Она откинула одеяло и поднялась с постели, набросила халат, прошла по комнате к окну и отдернула штору. В глаза хлынул свет – и она непроизвольно зажмурилась, резко вскинула ладони к лицу – как будто обычный солнечный свет преобразился, как будто за окном вновь пылало молчаливое и оттого еще более жуткое пламя пожара.

Ей и раньше снились сны, связанные с «Медикоптером». Тогда все было не так – совсем, совсем не так! Были приключения, была опасность, был страх… но вертолет приземлялся, больного успевали спасти, и все оставались живы и здоровы. Ну разумеется, ведь это сон…
А это – не сон. Это кошмар. И здесь все подчиняется иным законам.
Тогда, в снах, она могла быть живой участницей происходящего, говорить с Томасом, Ральфом, Габриэллой, ощущать окружающее как нечто совершенно реальное – все возможно во сне, и она знала, что это сон, но, боже, как же не хотелось его прерывать!
А сейчас – она свидетель. Беспомощный и посторонний свидетель, которому не дано что-то изменить, как-то повернуть ход событий. Как человек, которому связали руки и заткнули рот, и он может лишь бессильно смотреть, как гибнут дорогие ей люди…
Это жестоко.

Она отняла ладони от глаз и заморгала от обилия солнца. Слава богу, теперь уже просто солнца.

Неделя. Неделя, переполнившая чашу ее терпения, смирения и тоскливой надежды на то, что когда-нибудь кошмар прекратится.
С чего это началось?

Какие-то отрывочные воспоминания… смутно, нечетко… сон? кажется, да… или нет, нет, не сон… кошмар… еще один кошмар… нет, конечно же нет! последний сон перед чередой ужаса – сон. Просто сон.

Добавлено (2006-07-05, 6:04 Pm)
---------------------------------------------
Небо, такое яркое, такое синее и такое чистое, какое увидишь только в анимационных фильмах, да еще иногда далеко над вершинами альпийских круч.
И глаза Бигги, карие глаза, в которых бьется отчаяние и страх.
«На помощь!»
Ее кошмары всегда были беззвучны – значит, это просто сон… но она не двигалась с места, словно прибитая ударом молнии, не делая ни единого шага по направлению к женщине, царапающей пальцами камни, ищущей точку опоры, всем телом приникшей к полуотвесному склону, с которого неумолимо, как песок в часах, скатывались мелкие-мелкие камушки. Это же Бигги… господи, ну почему никто не слышит, ведь остальные отошли совсем недалеко… вот же она, она смотрит прямо на тебя, зовет тебя на помощь срывающимся голосом, а ты… а ты стоишь здесь и молчишь, и не можешь ничего… нет, хуже всего то, что ты можешь, но где-то в самой-самой глубине не хочешь…. или нет, хочешь, это видно по твоим нервно сжимающимся и снова разжимающимся пальцам, но ты боишься, дико боишься, потому что под твоими ногами не надежная и плотная почва, а расшатанные камни… и тебе очень, очень не хочется лететь в эту пропасть… хотя ты прекрасно знаешь, что все это сон, что все это не по-настоящему… но умирать в своих снах тоже страшно… а в ушах стоит крик Бигги: «Помоги!», и ты уже готова одним прыжком преодолеть разделяющее вас расстояние и поймать ее руку, но один взгляд вниз, в ущелье, обдает тебя то жаром, то холодом, и ноги отказываются идти… и хотя глаза твои, прикованные к ее карим испуганным и молящим глазам, наполняются слезами, но больше ты не делаешь ничего.
И с сухим стуком скатывается еще один камешек, и одна рука Бигги соскальзывает, она еще повисает на мгновение на другой, и тебе даже кажется какое-то время, что она удержится, но она падает, и ее крик пронизывает тебя до костей.. и ты еще стоишь и тупо смотришь на тот обрыв, где только секунды назад был человек, как будто она может снова там появиться, но ничего не случается.

Что было дальше, память отказывалась ей говорить. Может, пришли Ральф и Габи, может, она так и осталась стоять на своем месте в глухом одиночестве, может, она проснулась.
Это уже неважно.

Это все – весь сплошной кошмар последних дней – расплата. За страх, за нерешительность, за неучастие в произошедшем тогда. Во сне возможно все, можно взлететь, можно упасть с невероятной высоты и не получить ни царапины, можно помочь человеку – который, в сущности, тоже всего лишь образ в твоих грезах, в этом сне – и при этом рискнуть своей жизнью так, как никогда бы не рискнул наяву.
Тогда, наутро, она какое-то время еще успокаивала себя мыслью, что это был сон. И Бигги тоже была сном. И все эти события – лишь плод ее воображения, что никто этой ночью не умирал по-настоящему, никто не срывался со скалы и не звал на помощь. Все, проснулась – и забыла.
Но вот почему-то не забылся тот последний крик – может, потому, что она переживала все это как наяву, слишком близко приняла к сердцу случайно перетасованные уставшим мозгом картинки?
Или потому, что предательство, совершенное во сне, точно так же нельзя простить?

День прошел как будто мимо нее – кто-то с ней говорил, о чем-то спрашивал, она отвечала, будто во сне – а может, это и было сном, и только когда утомленные глаза закрылись, наступила реальность…

Добавлено (2006-07-05, 6:05 Pm)
---------------------------------------------
Небо, такое яркое, такое синее и такое чистое, какое увидишь только в анимационных фильмах, да еще иногда далеко над вершинами альпийских круч.
И глаза Бигги, карие глаза, в которых бьется отчаяние и страх.
«На помощь!»

Все то же, ничуть не изменилось. Опять под ногами крошится камень, опять леденеет сердце, чуя неизбежную беду. Опять глаза Бигги и ее захлебывающийся, рвущийся наружу крик, мольба о помощи…
И опять ноги – точно чугунные, не сдвинуть ни на шаг. А чуть сбоку – та самая пропасть, терпеливо ожидающая их обоих.
«Пусть будет так!»
Она всем телом подалась вперед, будто пробиваясь сквозь паутину липкого страха, неуклюже упала, ободрав локти о каменные лезвия, приподнялась на руках, вскочила и побежала вперед, к тому самому обрыву, снова упала, бросив руку вперед, почувствовала, как теплая, покрытая скользким потом и кровью ладонь ухватилась за ее запястье. Только бы удержаться… о том, чтобы вытащить ее на ровную поверхность, не может быть и речи, слишком уж неравномерно распределились силы тяжести… сейчас, сейчас… держись, господи, только держись за меня, слышишь?
И Бигги слышала, вскинув на нее глаза, слезящиеся от напряжения, слышала и пыталась верить этой незнакомой девчонке – хотя, казалось, где-то она ее уже видела… во сне, что ли?

Она не знала, сколько это продолжалось – когда рядом промелькнула тень и сильная рука, обхватив готовую разжаться руку Бигги, резко потянула ее на себя, когда они рухнули друг на друга все втроем, все еще не разжимая переплетенных рук, когда наконец перед глазами возникло спокойное широкое небо – правое запястье охватила боль, такая, что слезы, давно ожидавшие выхода, полились сплошным потоком, а чьи-то руки мягко, но настойчиво их утирали, и чей-то голос (Ральф? Томас? Петер?), подрагивая, что-то безостановочно говорил, но она не вслушивалась, а небо стало, кажется, еще шире, и она будто растворялась в его глубине, а потом кто-то сказал что-то по-немецки, и она не поняла, и почему-то ей очень надо было вспомнить, на каком языке звала на помощь Бигги, а потом…

А потом все кончилось.

Но ей еще некоторое время казалось, что сквозь белизну потолка проступает альпийское небо, и отдавало болью запястье, хотя она знала, что это жалкие обрывки чувств, только что испытанных, и сон уже кончился, и ничего не осталось, ни синяка на руке, ни крови на локтях, ни слез на щеках… хотя нет, слезы, наверно остались – могла же она плакать во сне? – и все равно осталось удивительное ощущение покоя и безмятежности, как будто в ней осталась частичка того неба – которого она никогда не увидит наяву.